Руфус Уилмот Гризвольд
1873
Оригинал доступен на сайте constitution.org
9 декабря 1608 года в Лондоне родился Джон Мильтон.
Это случилось незадолго до завершения золотого века Англии. Спенсер уже десять лет был мертв. Шекспир был жив, но писать прекратил. Бэкон находился в расцвете своего влияния, но уже был известен как один из скареднейших людей, и ни его гений, ни его положение не обеспечивали уважения.
Отец Мильтона был лишен наследства из-за того, что стал протестантом; но это случилось не ранее завершения его обучения в Оксфорде, где он был отмечен за свои эрудицию, вкус и достижения[1]. Лишенный наследства, он выбрал профессию стряпчего, в коей он был успешен настолько, что смог дать своему сыну широкое общее образование и в раннем возрасте уйти на заслуженный отдых.
Обучение Мильтона была тщательно продумано: его репетитором был Томас Янг, пуританин-миссионер, который оставался с ним до тех пор, пока вследствие своих религиозных убеждений не был вынужден покинуть королевство. В 1624 году, вскоре после наступления шестнадцати лет, он был отправлен в Кембридж, где был вверен попечительству мистера Чаппелла, впоследствии епископа и известного автора книги «Общее предназначение человека». Он уже тогда добился ошеломительных результатов в учебе. Он был знаком с несколькими языками и с самыми премудрыми книгами по философии. До того, как ему исполнилось восемнадцать, он серьезно изучал лучших греческих и римских авторов, а также писал стихи на латыни изящнее, чем их когда-либо прежде писал англичанин.
После семи лет в университете, где он получил степень бакалавра и магистра искусств, он вернулся в дом своего отца, в Хортон, вблизи от Колебрука, куда, по его словам, его сопровождали стенания большинства его товарищей по колледжу, которые не выказали ему общепринятых признаков дружбы и уважения. В злобном и завистливом жизнеописании Мильтона, принадлежащего доктору Джонсону, существует попытка доказать, что тот был исключен из Кембриджа за какой-то проступок или что он ушел, выказывая недовольство,не в состоянии определиться: отдать предпочтение времяпровождению в компании развратных женщин либо же в лондонских театрах. Все это ложь. Из всего того, что было написано по этому поводу, получается, что он не совершал никаких действий, заслуживающих наказания или сожаления. Он покинул Кембридж, потому что его богословские убеждения и его взгляды на духовную независимость, не позволяющие ему переступить порог церкви, не подразумевали более длительного его пребывания там. Он считал, что тот, кто соглашается с предписаниями, тот «должен назвать себя рабом и, таким образом, дать клятву, согласно которой – если только она не вызывает муки совести – должен либо открыто лжесвидетельствовать против себя, либо раздробить свою веру»; и он признал, что «лучше предпочесть безупречную тишину избитым кабинетным речам, загону для овец и начал с рабства и клятвопреступничества».
В имении своего отца Мильтон счастливо провел пять лет беспрерывного досуга, время от времени посещая Лондон, чтобы насладиться театрами и беседами со своими друзьями либо же узнать что-то новое в математике или музыке. Тут он написал «Маску Комуса» и «Lycidas», «Arcades», «L’Allegro» и «Il Penseroso» – цикл стихотворений, одинаково необыкновенных из-за их возвышенности и красоты их мысли, а также из-за изысканной формы, в которой были исполнены.
После смерти своей матери в 1637 году, когда ему было около двадцати девяти лет, он стал жаждать посетить чужие края, в частности Италию. Его причины желать путешествий, как причудливо выразился его биограф Толанд, заключались в том, что «он не мог распознать преимущества и расстройства собственной страны лучше, чем наблюдая обычаи и институты других; а изучение скольких то бы ни было книг, лишенное преимуществ общения, служат превращению человека либо в глупца, либо в педанта». Получив разрешение своего отца, он покинул Англию в 1638 году в сопровождении единственного слуги и имеючи при себе письмо с указаниями и советами от сэра Генри Уоттона. Он прибыл в Париж – наиболее изысканный англичанин, когда-либо пересекавший канал – и был учтиво принят послом короля Карла, представившего его знаменитому Гроцию, тогдашнему представителю королевы Швеции при французском дворе. Самый лучший отчет о его путешествиях содержится в краткой автобиографии, которая открывает его «Второе оправдание народа Англии». Вскоре он отбыл в Италию и, отправившись на корабле в Ниццу, посетил Геную, Ливорно, Пизу и Флоренцию. «В последнем городе, – рассказывает он, – который я всегда особенно уважал за изысканность его диалекта, его гениальность и вкус, я остановился примерно на два месяца, когда завел близкие знакомства со многими высокопоставленными и образованными людьми ,а также был постоянным посетителем литературных вечеринок, преобладающих там, и приводящих к распространению знаний и сбережению дружбы. Никогда не забудутся те времена, приятные воспоминания о Якобе Гадди, Кароло Дати, Фрескобальдо, Культеллеро, Бономаттаи, Клементилло, Франциско и о многих других, которыми я дорожу. Из Флоренции я отправился в Сиену, а после – в Рим, где, после того, как я провел порядка двух месяцев, осматривая древности этого знаменитого города, в котором я испытал неимоверные знаки дружбы Лукаса Гольштейна и прочих образованных и гениальных людей, я продолжили свой путь в Неаполь. Там некий отшельник, с которым я путешествовал из Рима, представил меня Джону Батисте Мансо, маркизу Вильскому, знатному деятелю с выдающимся положением и авторитетом, которому Торкуато Тассо, прославленный поэт, посвятил свою книгу о дружбе. Во время моего пребывания он предоставил мне исключительные доказательства своего уважения; он сам провел меня по городу и во дворец наместника; и не раз побывал у меня в гостях. Когда я отбывал, он тяжко извинялся за то, что не оказал мне больше учтивости, что, по его словам, было запрещено делать, поскольку о вопросах религии я высказывался с большой неосторожностью. Когда я готовился проехаться по Сицилии и Греции, то полученые мною меланхолические известия о гражданских беспорядках в Англии заставили меня изменить мои намерения, так как я считал, что это дурно кататься для увеселения по заграницам, в то время как дома мои сограждане боролись за свободу. Когда я возвращался в Рим, некоторые торговцы сообщили мне, что английские иезуиты организовали заговор против меня на случай, если я вернусь в Рим, так как я слишком свободно высказывался о религии – ведь существовало правило, которое в тех местах я установил для себя: никогда не начинать разговор о религии первым, но если мне будут заданы какие-либо вопросы, касающиеся моей веры, то обнародовать их без каких-либо оговорок или страха. Тем не менее, я вернулся в Рим. Я не предпринял никаких шагов для того, чтобы скрыть либо свою личность, либо свой темперамент; и в течение примерно двух месяцев я снова, как и раньше, открыто защищал реформаторскую религию в самом центре папства. По милости Божией я благополучно вернулся во Флоренцию, где меня приняли с такими же теплыми чувствами, как если бы я вернулся в свою родную страну. Там я остановился на столько же месяцев, на сколько и прежде, за исключением того, что я совершил экскурсию в Лукку на несколько дней, а пересекая Апеннины, прошествовал через Болонью и Феррару в Венецию. После того, как я провел месяц, осматривая диковинки этого города, и забросил на корабль книги, которые я собрал в Италии, я отправился через Верону и Милан, а также вдоль озера Леман в Женеву. Упоминание об этом городе вызывает у меня воспоминания о клевещущем Море и заставляет меня снова призвать в свидетели Божество с тем, что во всех тех местах, где порок встречается с таким незначительным противодействием и которому предаются с таким незначительным стыдом, я ни разу не сошел с пути непорочности и добродетели и постоянно думал о том, что, хоть мое поведение и может избежать людского взора, оно не может ускользнуть от наблюдения со стороны Бога. В Женеве я проводил ежедневные конференции с Джоном Деодати, ученым профессором богословия. После же, следуя своему прежнему маршруту через Францию, я вернулся в свою родную страну после отсутствия в течение одного года и трех месяцев – в то время, когда Карл, нарушив мир, возобновлял то, что называется Епископской войной с шотландцами (в ходе которой роялисты были разгромлены в первом столкновении, а англичане были повсеместно и справедливо недовольны, необходимость его деяний наконец-то вынудила его созвать парламент».
После прибытия в Лондон Мильтон не мог понять, каким образом он мог бы непосредственно послужить государству, так что он снял просторный дом для себя и своих книг и возобновил свои литературоведческие занятия, спокойно ожидая проблемы, с которой предстоит сразиться, которою он «доверил мудрому осуществлению посредством Провидения и мужества народа».
Теперь он взял на себя воспитание сыновей своей сестры, Джона и Эдварда Филлипс, и впоследствии принял несколько других учеников, которых он обучал в лучших традициях прошлого и современности. Джонсон насмехается над «большими обещаниями и малой производительностью» Мильтона, поскольку тот возвращается с континента, ввиду того ,что его страна находится в опасности, но затем открывает частную школу. Однако тот не из трусости предпочел полю битвы кабинет; и он не усматривал абсурдности в увеличении своего небольшого дохода обучением в то время, когда писал свои бессмертные работы о природе и необходимости свободы. «По какой-либо другой причине, – рассказывает он в своей книге «Defensio Secunda», – я не отказывал опасностям войны, кроме как ввиду той, что я мог бы по-другому, с гораздо большей эффективностью и с не меньшей опасностью для себя, оказать помощь моим соотечественникам, а также охотно реализую ум, ни по причине того, что избегаю неудач, ни потому что снабжен неподобающим страхом перед клеветой или смертью. С самого детства я был предан более либеральным учениям, и всегда был более силен своим интеллектом, а не телом, избегая невзгод лагеря, в которых любой крепкий солдат превзошел бы меня, я прибег к тому оружию, которое я мог использовать с наибольшим эффектом, и понял, что поступал мудро, когда таким образом предоставил свои наилучшие и ценнейшие способности, которые составляли мою главную силу и значимость, на помощь моей стране и ее благородному делу».
Мильтон был молчаливым и спокойным, но осторожным и дальновидным созерцателем общего смятения. Вопиющее злоупотребление властью слабоумным и вспыльчивым королем и деспотизм епископальных служителей заставили сердце народа колотится как во время шторма; и узда установленной власти, ослабевавшей с каждым днем из-за чрезмерных усилий, вскоре полностью ослабла. Длинный Парламент проводил заседания, предвзятый и подвергнутый преследованиям архиерей был привлечен к ответственности и «Второй Дух Революции» предстал перед мировой аудиторией, чтобы быть в моде в течении всего длительного периода, последовавшего за наиболее убедительным и могучим борцом за дело народа. «Я видел, – рассказывает он, – что открывался путь для установления настоящей свободы, что был заложен фундамент для освобождения человека от ига рабства и суеверия, что устои религии, которые были первичными объектами нашей заботы, оказали бы благотворное влияние на нравы и конституцию республики, и, поскольку я с юности изучал различия между религиозным и гражданским правом, я уяснил, что если бы я когда-нибудь захотел стать полезным, то я должен, по крайней мере, не желать своей стране, церкви и многим своим собратьям-христианам оказаться в условиях такой огромной опасности, так что я решил оставить другие занятия, которыми занимался, и направил всю силу своих талантов и свое усердие на этот один важный предмет».
Соответственно, в 1641 году он написал и опубликовал свою первую работу в прозе под названием «Реформация в Англии и причины, которые сдерживали ее до настоящего времени». В ней он пытается продемонстрировать, что прелатство несовместимо с гражданской свободой, и на подтверждение данного предположения он привлекает более разнообразную и глубокую эрудицию, а также силу рассуждений и страстное красноречие, беспрецедентные в английской полемике. Трактат заканчивается следующей мольбой: «Свято приносим печальное состояние Англии к подножию Всевышнего» по поводу которой сэр Эгертон Бриджес удачно отмечает: «на любом языке не существует более возвышенной и патриотической оды».
«Итак, ты, тот самый сидящий во свете и славе недоступный, Праотец ангелов и людей! Повторно я умоляю тебя, всемогущего Царя, Искупителя того утерянного пережитка, чью природу принял ты, невыразимая и вечная Любовь! И ты, третья сущность Божественной бесконечности, просветляющей Дух, радость и утешение сотворенных вещей! Один Триединый Бог! Взгляни на эту твою бедную и почти истощенную и испускающую последний вздох церковь; не сделай ее добычей этих назойливых волков, выжидающих и изнывающих, пока они поглощают твою слабую отару, эти вепри, ворвавшиеся в твой виноградник твой и оставившие отпечатки своих копыт на душах рабов твоих. О, не дай им воплотить их проклятые замыслы, находящиеся сейчас у отверстия бездонного колодца ожидающих того, что ключевое слово откроет и выпустит этих ужасных саранчу и скорпионов, чтобы вновь втянуть нас в эту смоляную тучу адской тьмы, в которой мы больше никогда снова не увидим солнце твоей истины, никогда не будем надеяться на светлый рассвет, никогда больше не услышим, как поют утренние птицы. Проникнись жалостью к страданиям этой нашей сотрясаемой монархии, страдающей сейчас от агонии и борющийся с причинами более ужасных бедствий».
«О ты, который после безудержной ярости пяти кровавых наводнений и после достижений с помощью своего меча в усобице, а также пропитав землю ее собственной запекшейся кровью, ты все же пожалел печальную и непрестанную революцию наших поспешных и быстро приходящих печалей; поскольку мы были совсем бездыханны, то по твоей милости пришел мир и условия договора с нами; и, сначала почти полностью освободив нас от антихристианского рабства, поднял Британскую империю на выдающиеся и завидные высоты со всеми ее подчиненными островами подле нее; оставь же нам это блаженство, пусть неуступчивость нашего полу-послушания и произвольного служения не породит того змия мятежа, который в течение этих восьмидесяти лет множился, разъедая внутренности нашего мира, но пусть он сбросит свое абортированное потомство без опасности этого надрывающегося в родах и муках творчества королевства: мы все еще можем вспоминать в наших торжественных благодарственных молебнах, как северный океан, вплоть до замороженного Тулия, был рассеян для нас гордыми кораблекрушениями испанской армады, и было обшарено само чрево ада и заставили ее отказаться от своего сокрытого разрушения, прежде чем она сможет выплеснуть его в ужасной и проклятой ударной волне».
«О, насколько более славными кажутся эти прежние освобождения, когда мы узнаем, что они не только спасли нас от величайших несчастий в прошлом, но и сохранили для нас величайшее благополучие в будущем! До сего времени ты испытывал нас и давал нам волю, но не полностью из-за несправедливого и тиранического притязания твоих врагов; теперь же полностью объедини нас и завладей нами, привяжи нас навеки готовностью отдать дань исключительному праву твоего вечного трона».
«А теперь мы знаем, о Ты, наша самая надежная надежда и защита, что твои враги советовались со всеми чарами великой шлюхи и объединили свои козни с этим ужасным интеллигентным тираном, который вводит мир в заблуждение своими шахтами Офира, и ложь жаждет отомстить за его морские руины, омывающие наши моря, но пусть они все вместе держат совет, и пусть он сойдет на нет, пусть они прикажут, и вы отмените его; пусть они сами соберутся и разбредутся, пусть они ведут бой сами по себе, и будут сокрушены; дай им вести бой самим по себе и быть сокрушенными, ибо Ты с нами».
«Тогда среди гимнов и возгласов “аллилуйя” произносимых святыми, вероятно, кому-нибудь может послышаться сильно искаженное предложение новых и возвышенных критериев с тем, чтобы петь и праздновать твою божественную милость и чудесные суды на этой земле во веки веков; тем самым эта великая и воинственная нация, получившая наставления и приученная к пылкому и непрестанному применению истины и праведности, а также отбрасывающая далеко от себя лохмотья своих старых пороков, могут настойчиво протаптывать дорожку к тому возвышенному и светлому подражанию, чтобы оказаться самыми трезвомыслящими, мудрыми и самыми лучшими христианами в тот день, когда ты, вечный и долгожданный Царь, разверзнешь облака, чтобы судить несколько царств этого мира, и, раздавая национальные почести и награды религиозным и справедливым народам, положишь конец всем земным тираниям, провозгласив свою вселенскую и умеренную монархию повсеместно на небесах и на земле, где, несомненно, посредством своих трудов, премудрости и молитв те, кто добились общего блага для религии и для своей страны, получат на небесах низшие ордена блаженных, королевское возведение в ангельский чин, в легион и престолы, и в высшем превосходстве блаженного видения, преуспевая в бесконечном и необратимом круге вечности, навсегда сомкнут неразделимые руки с радостью и блаженством».
На эту и прочие нападки пуританских писателей вскоре ответили епископат и приставы; первые в «Смиренном протесте» в Верховный суд Парламента, а последние в Апостольском епископальном сообществе. Мильтон возбудил судебный спор и не уклонялся от судебного преследования с той мыслью, что касательно рассматриваемой темы, к которой он преждевременно подошел, руководствуясь исключительно своей любовью к истине и почтением к христианству, он рассуждает не хуже, чем те, кто боролся только во имя дохода и узурпации. Поэтому в ответ епископам он написал трактат «Прелатская система епископского управления» и в том же году «Причины церковного устройства» направленные против Прелатства. В предисловии ко второй книге этого последнего трактата он со спокойной уверенностью высказывает твердое убеждение, которого придерживался сам и сулит произведение, которое его разум вынес на рассмотрение из широкого круга размышлений «не для того, чтобы подняться под действием горячности молодости или духа вина, подобно тому, как вытекает из-под пера какого-нибудь вульгарного охотника до любовных приключений или появляется вследствие тупой ярости рифмоплета, а вследствие преданной молитвы вечному Духу, который в состоянии обогатить всеми высказываниями и знаниями, и посылает своих серафимов со священным огнем престола, чтобы прикоснуться и очистить уста, к которым он благоволит». Это пророческое заявление о Потерянном рае, от которого он какое-то время отворачивал свои мысли, подчиняясь «Божьему провидению», чтобы «погрузиться в беспокойное море болтовни и споров до хрипоты».
Епископат выступил с «Протестом в защиту», за которым вскоре последовали «Порицания» Мильтона, написанные в форме диалога, а также в более легкой и сатирической манере, чем его предыдущие работы, хотя не без некоторых отрывков торжественного и впечатляющего красноречия.
В начале 1642 года появился анонимный ответ на «Порицания» под названием «Скромное опровержение злоязычной и оскорбительной клеветы», в котором Мильтон подвергся нападкам посредством всевозможных злобных оскорблений, а христиан призвали «забить его камнями до смерти» во избежание страданий от его безнаказанности. В его «Апологии Смектимнууса» [2], последовавшей вскоре после этого, он разбил и уничтожил своих противников их же собственным оружием и положил конец прелатской полемике бесподобной ловкостью своей аргументации. В начале 1642 года церковная власть в Англии была отменена парламентским актом и по согласию короля: настолько внезапным и значимым было влияние могущественного гения на мнение и действия народа. Мильтону было на тот момент всего тридцать четыре года. Даже если бы он никогда больше ничего не писал, он был бы одним из величайших благодетелей для церкви и человечества. Он превзошел в своей стране и на своем языке всех мастеров красноречия и сравнился с теми увековеченными великими, чьим голосам, ратующим за свободу и молчавшим столь длительно время, суждено звучать чистым и громким звоном на протяжении многих по всему миру. Шекспир показал способности нашего языка в отношении гармонии и красоты. Мильтон же, соперничая со своим бессмертным предшественником в создании мелодий, развил всю его силу и величие, и по его словам сражался в таких битвах, в которых мог бы достойно выступить только гений его старшего брата.
Его слог была отлит в самой прекрасной форме подобающей мужчине красоты; никто не превосходил его в изысканности манер; и его принятие «говорила о безрассудстве и храбрости». Его тон был музыкально переменчив, а к его умениям в беседе никогда не приближались, за исключением, разве что, одного из самых выдающихся англичан современности. Зимой по утрам он «поднимался и развивал деятельность раньше звуков какого-либо колокола, пробуждающего людей к труду или служению, а летом, как правило, с первой пташкой, чтобы почитать достойных внимания авторов, пока не иссякала внимательность или не уставала память — настолько он был так одержим «горячим желанием познавать полезное и с дражайшей благотворительностью вкладывать знания о них в других». И все же он иногда потворствовал своей страсти к наблюдению за красотой внешней, поскольку в прекрасные весенние дни он размышлял: «в яровой сезон, когда воздух спокоен и приятен, было оскорблением и угрюмостью в отношении природы, не выйти и не посмотреть на ее богатства и не насладиться ее ликованием в мире».
Брак Мильтона был неудачным, и это дало новое направление его литературным трудам. Его восприимчивость касательно впечатлений в отношении красоты показана в случае из его жизни, связанного с Леонорой, римской баронессой. Сейчас же его внезапно очаровала личность и манеры Мэри, дочери Ричарда Пауэлла из Оксфордшира, на которой он женился и которую привез в Лондон. Из семьи роялистов, привыкшая к дорогим увеселениям, она вскоре устала от скромности и тихой простоты, царившей в доме ее мужа, и через несколько недель попросила разрешения вновь посетить своих родственников, с которыми она осталась, несмотря на о его увещевания, все лето, отказываясь даже отвечать на его письма или видеть его посланцев. Это настолько его рассердило, что он решил отказаться от нее по причине непослушания и дезертирства; и с целью оправдать себя, в 1644 году он опубликовал «Основные положения и порядок развода», адресованные парламенту. Он считал абсурдом то, что всякий союз, скрепленный священником, магистратом либо же по договору, расшатывающийся по причине неверности или под влиянием какого-либо мошенничества или террора, был союзом от Бога, и что несовместимости склада ума были для развода причиной намного более подходящей, чем та немощность тела, которая обладала столь вескими законными основаниями, при условии, что присутствовало взаимное согласие на то, чтобы разойтись. Вскоре за трактатом последовало «Суждения Мартина Буцера касательно развода», а в следующем году – «Тетрахордон» и «Коластерион», последний из которых был ответом анонимному обидчику. Ни в одной другой работе он не проявил более полного уровня знаний и больших способностей в аргументации; и если его предположения неверны, то его рассуждения до сих пор остаются неопровержимыми. Эти трактаты разжигали враждебное отношение к нему со стороны пресвитерианских богословов, которые, не обращая внимания на его недавние значительные заслуги, теперь со злобной горечью нападали на него посредством церковной кафедры и прессы, и даже вызвали его в парламент, судом которого, однако, он был немедленно оправдан, так что его преследователи ввиду немощности своих злых выходок не получили никакого преимущества и навсегда оттолкнули самого могущественного сторонника их дела. Битва при Насеби теперь разрушила надежды роялистов и Пауэллы, осознавая, что им может понадобиться защита Мильтона, и, встревожившись по поводу того, чтобы он не заключить второй брак, затеяли встречу его и его жены, где она попросила прощения и была великодушно восстановлена в своем доме, где спустя несколько лет она умерла.
В том же году, в котором Мильтон написал свои работы на тему развода, он также выпустил свой выдающийся «Трактат об Образовании», где относительно этого вопроса воплощены все лучшие идеи последующих двух веков, а также «Речь о свободе нелицензионной печати», которая в великолепии своего стиля и несокрушимости силы своих рассуждений, по-прежнему не имеет аналогов в мировой литературе. Он был первым, кто отстаивал неограниченное право на обсуждение, и кто не оставил ничего, что можно было бы сказать по этому вопросу на протяжении последующих веков. «Кто же не знает, – восклицает он, – что истина сильна! Наряду со Всемогущим она не нуждается ни в политике, ни в уловках, ни в разрешениях, чтобы стать победоносной». «Несмотря на то, что все догматические ветры были выпущены на землю таким образом, что Истина стала полем, мы раним ее, сомневаясь в ее силе. Пусть она и Ложь сцепятся; кто когда-либо сознавал, что Истина на носит поражение в независимой и открытой схватке?». Пресвитериане были первыми лицемерами в своей защите свободы. Сутане они предпочитали женевскую мантию. Они не разрешили бы опубликовать ни одну книгу, которую их неграмотные или необразованные лицензиары не смогли бы понять, или которая содержала бы настроения повыше вульгарного суеверия. Но при Протекторате, когда эта Речь была прочитана Кромвелем, чье подлинное величие одержало победу над порабощающими прецедентами, ее возвышенное красноречие и безошибочная аргументация побудили его постановить законом, что совершенная свобода — это свобода ума, без которой любая другая свобода является насмешкой.
На некоторое время Мильтон вернулся к более изящным занятиям, к которым его привела гениальная сила природы, и в 1645 году выпустил сборник своих ранних стихов. Тем не менее, казнь Карла в 1648 году, снова привлекла его внимание к общественным делам, и через несколько недель после этого события он опубликовал «Положение королей и членов магистрата», в котором он утверждал, что оно является законным и было таковым испокон веков для любого, у кого была сила призвать к ответу тирана и после должного осуждения свергнуть и предать его смерти. Сэр Эдгертон Бриджес отмечает по поводу данного предположения то, что в наши дни не вызывает никаких сомнений; но в Соединенных Штатах, где божественное право любого человека на угнетение своих собратьев не имеет места, мы думаем иначе; а наше восхищение Мильтоном не страдает от уступок, а скорее возрастает, потому что эта и другие работы в подобном духе были главной причиной несправедливой оценки, которую ему продолжают давать в его собственной стране. Никто не сомневается в том, что Карл был «предателем, убийцей и публичным врагом», само существование которого служило угрозой какой-либо свободе в Англии; и хотя конституция была несовершенна, поскольку не позволяла осуждать и наказывать первое должностное лицо государства – какими бы вопиющими ни были его преступления, – право привлекать его к ответственности оставалось за народом, бесспорно обладающим абсолютным суверенитетом над любой властью, кроме власти Всемогущего.
Вскоре после смерти Карла появилась книга под названием «Eikon Basilikh» или «Портрет Его Преосвященства в его уединении и скорби», заявленная как написанная «пострадавшим за веру от королевской власти», но в последствии, как выяснилось, принадлежавшая перу доктора Гаудена, Эксетерскому епископу. Здесь он описывается в постоянной молитве к Богу о справедливости и милости, которые были отвергнуты людьми. Она была рассчитана на мощную положительную реакцию стороны общественного мнения, и продажа пятидесяти тысяч экземпляров в течение нескольких недель продемонстрировала необходимость в противодействии его влиянию. С этой целью Государственный совет решил воспользоваться возможностями своего нового секретаря, который с обычной быстротой написал «EikonoklasthV», одну из самых необычных своих работ, где его замечательная эрудиция, ясный и энергичный стиль, а также проницательные и точные суждения приводят читателя к восхищенному признанию.
Едва Мильтон завершил данный неоспоримый труд, как его призвали сражаться за республиканскую партию на более широком поле боя. До сих пор его аудиторией была английская нация; теперь же он должен был обратиться к содружеству цивилизованного человечества. Сын покойного короля, нашедший убежище в Голландии, одержал победу над Клавдием Сальмазием – по общему мнению, первым ученым эпохи, — с тем, чтобы оправдать прелесть и монархию в своем «Defensio Regia pro Carolo Primo ad Carolum Secundum», который был опубликован ближе к концу 1649 года. Хотя эта книга разочаровала ученых из-за недостатка техники и частичной бездарности, арсенал, который незаметно вытащил артиллерию из своего самого мощного разглагольствования, не может быть настолько презренного качества. как его принято представлять. Разумеется, с тем, что он был обращен в сторону братства королей и обладая тем весом, который ему придало имя Сальмазия, он, вероятно, возымел действие и Государственный совет сразу понял, что на него нужно дать ответ. Мильтон присутствовал на его заседании, когда было решено, что он должен дать ответ поборнику претендента. Его зрение уже сильно ухудшилось, и врачи предупредили его, что от таких трудов неизбежно может возникнуть полная слепота; но он не слушал ничего, что что вразрез голосу небесного стража в его груди.
В начале 1651 года он завершил бессмертный «Defensio pro Populo Anglicano contra Claudii Salmasii Defensionem Regem» – виртуознейший труд среди всех рукописных дискуссий; и в то время как тьма подкрадывалась к его глазам, навязанная в защиту свободы, он услышал как «вся Европа трезвонит» о его великом триумфе над наглым и продажным защитником деспотизма, который был освистан, канул в небытие и умер.
Несмотря на свою слепоту, Мильтон продолжал выполнять обязанности по службе, а через два года после потери зрения он заключил второй брак – с Кэтрин, дочерью капитана Вудкока, с которой его связывала самая нежная любовь. Однако через год после их союза она, как и его первая жена, умерла, родив ребенка, который вскоре последовал за ней в могилу.
Было опубликовано несколько ответов на «Defensio» Мильтона, но единственный, который он снизошел заметить, это «Regii Sanguinis Clamor ad Cœlum adversus Parricidas Anglicanos», написанный французом де Муленом, но напечатанный в Гааге под редакцией некоего Александра Мора, и считавшийся его автором в течение значительного времени. Он был полон грубейших оскорблений в адрес парламента, так же, как и в адрес Милтона, который в своем ответе, озаглавленном «Defensio Secunda pro Populo Anglicano contra Infamem Libellum anonymum cui titulus Regii Sanguinis Clamour», и пр. отнесся с более достойной суровостью, исследуя тайны его распущенности так же, как и ложь его клеветы. Эта Вторая Защита не была сродни ответу Сальмасию, хотя в ней существуют отрывки непревзойденной силы и красоты, и она ценна для информации, содержащейся в ней, учитывая личную историю Мильтона и мотивы, которыми он руководствовался, а также поразительные портреты Кромвеля и некоторых других членов республиканцев. Этим и двумя последующими ответами на другие темы он завершил свои полемические труды, хотя продолжал служить государству в качестве министра иностранных дел. Величие его интеллекта и чистота его сердца слишком заметны во всех его произведениях, чтобы кто-либо мог усомниться в присущей его натуре грандиозности, и почти единственное основание, по которому кто-либо рискнет теперь критиковать его, – это за то, что он оставался на службе у Протектора, которого английские неучи обычно осуждают как отцеубийцу и узурпатора, но которого те, кто образован и предан, повсюду считают одним из самых благородных патриотов и государственных деятелей, которые когда-либо руководили империей. Его победы одержаны и имперская корона находится у него в руках; с непревзойденной преданностью он преподнес своим соотечественникам самую независимую и совершенную конституцию, оставив за собой полномочия, едва ли равные полномочиям президента нашей собственной республики. Карьера ни одного правителя не была отмечена большей справедливостью, мудростью или искренней любовью к стране; и, хотя Мильтон, вероятно, не одобрял некоторые действия в его управлении, это не входило в противоречие ни с одним из его заявлений или принципов, или с чем-либо, что было сказано в его восхвалении, так что он продолжал быть его помощником на службе и его другом.
До завершения Протектората часы досуга Мильтона были посвящены в основном сбору материалов для Латинского Тезауруса, сочинению двух дополнительных книг его «Истории Англии» и создания основы его бессмертной эпической поэмы. Осенью 1658 года Оливер Кромвель умер; последовавший чрезвычайный конфликт сторон привел к восстановлению монархии.
В промежутке между смертью великого англичанина и возвращением Карла Второго Мильтон не бездействовал. В 1659 году он опубликовал «Трактат о гражданской власти в церковных делах», указывая, что в вопросах религии никакая власть не является дозволенной; труд «Рассмотрение вопроса о наиболее вероятных способах отстранить продажных из Церкви», где он настаивал на системе добровольной поддержки религии, которая с тех пор успешно применяется в Соединенных Штатах, но которая тогда повсеместно считалась невыполнимой или рискованной; «Письмо другу о расколе государства» и свое «Письмо Главному монаху». В 1660 году появился «Быстрый и легкий способ создания свободного содружества и его превосходство по сравнению с неудобствами и опасностями повторного принятия монархии в государстве», а вскоре после него – «Краткие заметки» в ответ на недавние наставления под названием «Страх перед Богом и королем», которые проповедовал и опубликовал Мэтью Гриффит – капеллан Карла Первого, – и где в преддверии реставрации он продолжал отстаивать свои республиканские принципы.
Мильтон играл слишком заметную роль, чтобы открыто и безопасно жить в столице, и поэтому до того, как Карл въехал в Лондон, он спрятался в доме знакомого, где оставался, пока его не предадут забвению, за исключением которого его имя благополучно не упоминалось, благодаря заступничеству некоторых из его друзей. Вскоре после возвращения в общество он в третий раз женился из-за пренебрежения и недоброжелательности со стороны своих дочерей, от которых он зависел относительно управления своими внутренними делами. В этот период он ссылается на отрывок из своего Самсона-борца, в котором говорится:
Я ж и на солнце погружен во тьму,
Осмеянный, поруганный, презренный.
В тюрьме и вне ее, как слабоумный,
Не от себя, но от других завися,
Я полужив, нет, полумертв скорей.
О, мрак среди сиянья, мрак бескрайний,
Затменье без просвета и надежды
На возвращенье дня!
Обычно к этому периоду относят недавно обнаруженный «Трактат о христианской доктрине» Мильтона; но этот труд, который он никогда бы самостоятельно не предал публикации и который во всех отношениях заслуживает похвалы меньше, чем любое из прочих его произведений, вероятно, был написан в первые годы после его возвращения из Италии и является основанием давно известных лекций для его учеников на тему богословия. Он изучал природу нашего спасителя прежде, чем его разум достиг силы его зрелости, подобно тому, как смотрят на солнце, пока зрение на какое-то время не омрачается. В конце концов, он был прав. Ни в одном из его великих произведений нет отрывка, из которого можно сделать вывод, что он был арианцем; и в самом последнем из своих сочинений он заявляет, что «учение о Троице является в Писании очевидной догмой».
В более ранние времена Мильтон превосходил величайших скучных авторов всех возрастов и народов как теолог и политический философ. Теперь, бедный, старый и слепой, он воздвиг саму государственную структуру.
С пирамидами и башнями, из тесаных алмазных карьеров и золотых скал, из недр воображения, где, с «венком и в певческих одеяниях», он прославляет «престол и свиту Божественного всемогущества», чтоб услышать которое ангелы остановились недвижимо; и которое мудрые и чистосердечные мира сего получают как отголоски торжествующих и славных благозвучий, коие они будут слушать на небесах; и чтобы попасть в это место отдохновения, для верного понимания истинной поэзии необходима бесхитростная доверчивость детства, облеченная самыми глубокими и обширными знаниями.
«Потерянный рай» был опубликован в 1667 году; в 1671 году появился «Возвращенный рай» и «Самсон-борец»; в 1672 году — «Artis Logicæ Plenior Institutio»; и в 1673 году «Трактат об истинной религии, ереси и расколе».
В воскресенье, восьмого ноября 1674 года – за месяц до исполнения шестидесяти шести лет – Джон Мильтон умер.
Он был величайшим из всех людей – благороднейший и облагороженный человечеством. Он неуклонно приобретал мировое уважение, и с течением времени его слава будет расти.
[1] Он был умелым музыкантом и почетно входил в число современных композиторов. Намек на обстоятельство содержится в следующих прекрасных строках из Ad Patrem:
«Nec tu perge preor, sacras contemnere Musas,
Nec vanas Inopesque Puta, Quum Ipse Permis
Munere, mille sonos Numberros Componis Ad Aptos,
Millibus et vocem modulis variare canoram
Doctus, Ariona merito sis nomiris hæres».
[2] Хотя у пуритан не было работ, сравнимых с работами Мильтона по красноречию, эрудиции или проницательности логики, были некоторые, привлекшие огромное внимание, в том числе нападение на епископов Пятью пресвитерианскими богословами (Стивеном Маршалом, Эдвардом Кэлэми, Томасом Янгом, Мэтью Ньюкомменом и Уильямом Сперстоу.) инициалы имен которых составили слово «Smectymnuus», которое они приняли в качестве своей совместной подписи. На это ответил епископ Холл, и Милтон теперь ответил на накопленные нападки на пресвитерианскую партию (которые вряд ли могли сравниться с их противниками) и его самого в «Извинении за Смектимну».
Ранее Школа библиотечных и информационных исследований (School of Library & Information Studies)