Автор оригинала статьи — David Blumenthal.

Вступление

Величественный размах создания истории, рассказанной в Книге Бытия 1:1-2:3 поражает меня каждый раз, когда я читаю её. Её сила непомерна, простота повергает в трепет, а стройность слога глубоко будоражит. Есть что-то вневременное, трансцендентное в этом повествовательном творении. Я прочитал это творение традиционно на праздник Симхат Тора и был тронут до слез его трансцендентной силой.

И в тоже время, эта история является очень сложным текстом. Она даже более сложная, чем текст истории эволюции, который сам по себе непростой. Она поднимает так много вопросов: Каково значение грамматической беспорядочности в первом предложении? Водоёмы не созданы? Что конкретно произошло на второй день? Почему требуется именно два дня для того, чтобы создать «воду и землю»? Учитывая то, что деревья были созданы с фруктами, были ли весенние и осенние фрукты созданы в одно время? Что возникло первее, курица или яйцо? Какая разница, и существует ли она между скользящими по поверхности и ползающими созданиями? Что такое «образ Бога», по подобию которого человек был создан? Так как существует разница между историями 1:1-2:3 и 2.4-2.5, какие связи между этими двумя писаниями? Учение это единственный путь постичь повествование; чем больше вы учитесь, тем более глубоким текст становится.

Самая читаемая книга в раввинской иудейской культуре по правде говоря и не книга вовсе, а комментарии к книге. Это комментарий Раши к Танаху. Никто с образованием, укорененным в традиции не найдёт своего пути в относящейся к священному писанию тексте без комментариев Раши (1040-1105, северная Европа). Его комментарии, которые являются смесью пояснений и методом разъяснений Мидраш, был и остается ключом к раввинскому пониманию Танаха. Другой комментатор, широко читаемый, но только теми, кто уже посвящен в знания текстов это Ибн Эзра (1089-1164, Испания). Его комментарии очень техничны. Он также очень лаконичен и сложен для понимания. Также существуют третьи комментарии к Библии от Рашбама (1085-1174, северная Европа). Он остаётся очень близок к аутентичному тексту и его комментарии к этой главе опущены из многих стандартных изданий раввинских комментариев; почему? Оня являлся внуком Раши; что же подтолкнуло его к написанию своих собственных комментариев? В конце концов, что философ, раввинский мудрец и каббалист, как Нахманид, известный как Рамбан, (1194-1270) может делать в этим повествованием? Как его научные, философские и мистические знания выразились в тексте Тораха?

Для того, чтобы ответить на вопрос о различных интерпретациях создания повествования, сначала я изучил этих четырёх комментаторов.

Если взглянуть с этой точки зрения. Два очень интересных вопроса всплывают: Первый, как Раши, Ибн Эзра, Рашбам и Рамбан прочитали текст? Каково их восприятие повествования, если смотреть на их комментарии? Как нужно писать повествовательную линию так, чтобы интерпретации соответствовали ей?  Как выглядит «Библия Раши»? «Библия Ибн Эзры»? «Библия Рашбама» и «Библия Рамбана»?

Для того, чтобы ответить на первый вопрос, я попросил студентов переписать повествовательные творения с точки зрения разных комментаторов. В нижеследующем тексте, я представляю отрывок переписанного куска согласно Раши и Ибн Эзры от имени мисс Тоби Дайректор Голдман и меня. Наша работа это результат долгой учебы, проведенной совместно с  лидерством Фонда наследия Векснер в Атланте (Wexner Heritage Foundation leadership group) и нам бы хотелось высветить их участие в этой работе. В дополнение, я предоставляю мои переписанные варианты Рашбама и Рамбана. Для сравнения, я включаю копию на иврите и мой перевод оригинального текста, названный «традиционная Библия». Эта версия достаточно близка к оригиналу, написанному на иврите, а также к традиционному английскому стилю и ритму.

Существование четырёх, очень различных «чтений» Библейской истории наталкивает на вопрос, как один может представить их лучше, чем другие? Говоря более масштабно, как один из них может показать многозначность текстов? В предыдущей книге, я презентовал четыре псалма, каждый с четырьмя комментариями, в форме «объединённого текстуального поля» — это собрание текста на странице так как устроена традиционная раввинская книга, когда главный текст находится по центру, а комментарии окружают его. Это метод представления текста, относительно новый на английском языке, является классическим раввинским методом представления священных текстов, которые могут читаться более, чем в одной интерпретации. Моя презентация была хорошо принята и в печатной копии этой статьи я собрал переделанный вариант священного писания Раши, Ибн Эзры, Рашбама и Рамбана точно так же.  Для интернет версии, которую вы наблюдаете, я экспериментировал с новыми формами. Я приглашаю читателя последовать за этими переделанными писаниями в этом новом иудейском режиме текстовой презентации.

Я использовал следующие редакционные съезды: (1) Там, где комментатор предлагает больше, чем одну интерпретацию, я даю их как альтернативу в сносках, подписанных «Альт.». Там, где альтернативная фраза на английском кажется приемлемой, я также представляю её в сносках, с обозначением «лингв. Альт.» (Лингвистическая альтернатива). (2)  Переписанные писания предоставлены в большей степени без сносок на литературу, по которой комментарии составлены. Если читатель хочет получить эти источники, ему нужно обратиться к издательским и переводческим сноскам. (3) Я систематически использовал общую лексику, даже если речь шла о Боге, в то время как иудеи использую гендерно-мужскую лексику в отношении Бога и для общих человеческих отношений.

* * * * * * *

Второй вопрос, который возник в ходе изучения и преподавания этих комментариев был: Существует ли такая вещь, как «простое значение», sensus litoralis, пешат? Или мы имеем дело с многозначным текстом, который не может иметь одного значения? Если так, то как каждый может заявлять об авторизованном толковании многосмыслового текста? Каковы отношения между многопараметрическим представлением и правдой? Эти вопросы, находившиеся на переднем плане литературного и философского критицизма во второй половине нашего столетия, были известны средневековым комментаторам, чьи чтения повествований здесь предоставлены. Непосредственное соприкосновение с переписанными текстами представляет возможность исследовать эти вопросы более полно.

Чтение этих творений совместно приводит к чувству удивления – из-за глубины самой Библии и благодаря заботе, с которой более ранние читатели, относились к писанию. Переписывание творения с точки зрения нескольких комментаторов только подчеркнуло это, также как стало очевидным то, что одно лишь их изучение, не приводит к такому эффекту. Если, как утверждает Джон Левенсон ,[8]  оригинал Библейской версии истории создания всего был сотворён для того, чтобы поставить штамп на предыдущие и параллельные, более хаотичные версии, то текст не может быть востребованным долго, даже в абсолютной полноте текста, вместе с любовью и светом читателей, которая одаривает его сквозь годы, поколения и его собственный хаос.

Мы вязнем в вопросах и интерпретациях. Хотя мне кажется, что не существует ни этого «простого значения», ни sensus litoralis, ни пешата. Разве что есть вариации литературных интерпретаций, хотя все они ведут к теологическому тезису, что Бог един, и что он, так или иначе, есть источник всего существования и создания. Нет одного определённого голоса, а точнее голосов, скорее есть только один Голос.

Вопрос полномочия создания повествования неоднозначен – духовный идеологический и социально-политический. Оба эти измерения обычны для вопроса об официально написанных или устных текстах во всех религиозных традициях. Оба они могут быть заданы для определения «сакральности» текста или текстов на рассмотрении.

Духовно-теологическое значение текста может формироваться из одного или нескольких источников. Можно поспорить с Хешелем,[9] в том, что высший авторитет сакрального текста исходит из его качества содержать в себе божественность, ссылаясь на трансцендентное. Этот аспект текста, никак не могущий быть проверенным, является узнаваемым и каждое поколение передает смыслы его божественной природы. Значимость текста, с этой точки зрения, это эхо духовности, проходящей сквозь время. Также можно поспорить с Иегудой Галеви в том, что высший авторитет священных текстов идёт от непрекращающихся исторических свидетельств его экстраординарного происхождения. Присутствие более, чем миллиона людей в Синае  и постоянные от поколения к поколению утверждения, что текст был предоставлен Богом в настоящий момент указывает на авторитетность текста. [10] Существуют также и другие утверждения, происходящие из духовного опыта и исторических свидетельств. Эти аргументы, конечно, наиболее достоверные. Если смотреть с этих точек зрения, Голос создания повествования, то есть теологические тезисы, что единый Бог создал реальность, являются «проверенными» для современного читателя, будь то её или его личный опыт или весосмость непрекращаемых исторических свидетельств. В обоих случаях, авторитетность не ручается за детали; это интерпретационный спор. Опыт и/или история подтверждают только Присутствие и Голос.

Социально-политическая значимость текста также может возникать из одного или нескольких источников. Можно поспорить с Капланом [11] в том, что именно принятие текста обществом подтверждает и дает ему святость. Если текст не принимается социумом, он не становится частью канона и не становится святым.   И так же можно поспорить с Маймоидом [12] о том, что существует бесконечная цепь богословов, авторитет которых признан обществом, а также существуют люди, которые обязаны авторитетностью тексту.  Если возможно распознать разницу между этими людьми и их авторитетностью, то можно и испытать различные чувства по отношению к тексту. С этой точки зрения, правда создания повествования заключается в функции социума, к которому принадлежат и/или теологи, которые инвестируются кем-то для определения правды. [13]

В статье, которую я написал много лет назад, [14] я говорил о том, что Маймоид конфронтирует с вопросом об авторитетности текста и с духовно-теологического разреза и социально-политического, а также я определил, что Моисей, а следовательно религия Тораха и иудейская, были превосходны по двум определениям сразу. Моисей достиг наиболее совершенного духовного состояния и он дал миру наиболее продвинутую легальную систему. Он, получается, сумел достичь и духовно-теологического и социально-политического авторитета. К тому же, текст, который он написал, в его прямой эманации от Бога, является божественным, но в его языке и концепциях, это была работа Моисея, наиболее хорошо подготовленного интеллектуально человека в те времена. Авторитетность Тораха также была слиянием духовно-теологического (божественного) и социально-политического (человеческого). Его происхождение было небесным, но его формулировки, детали языка, его теология, и законные смыслы, наверняка будут обсуждаться еще на протяжении тысячелетий после Моисея. [15 ] Голос будет звучать в множестве голосов.

Мне кажется, что традиционное  иудейское мировоззрение отображается в подходе к тексту – одновременно логоцентричном и многозначном; он ясный и в то же время имеет множество значений. Текст, даже если речь идет о священном тексте, является результатом интертекстуальности – со всеми предыдущими текстами или контекстами, с текстами с описаниями божественного опыта в социуме, и с личными текстами автора и читателя. К тому же текст всегда многозначен. И так как текст имеет авторитетность, которая варьируется от духовной, теологической, общественной и политической точкой зрения читателя, это авторитетность, которая предоставляет интеллектуальную, духовную и социальную согласованность. Текста также всегда однозначен и ясен, он логоцентричный[16] И наконец, даже если авторитетность текста многозначна – едва только читатель пробирается в детали – многозначность улетучивается, разрушая логоцентричность текста. Переписывание истории творения, в своей аутентичности и многозначности демонстрирует взгляд на мир очень ясно.